Глубокое бурение [сборник] - Алексей Лукьянов

— Вы же сами сказали, что у сикарасек повышенная регенерация, — аргументировал эксцентрик.

Но Скип не оставил от его теории и камня на камне:

— Тогда Среда давным-давно кишела бы одинаковыми сикараськами.

— Почему?

— Потому что срут все и всегда, — объяснил Уй.

— Протестую! — завопила голова. — Я не… я не…

— А тебе нечем, — отрезал Скип. — Вот задница отрастет — тогда.

Философ был раздавлен. И кем? Какими-то выходцами…

— Погодите! — от поднял палец вверх. — Погодите-погодите, я знаю, как доказать свою правоту. Да, вы не целиком походите на ту сикараську, которая вас исторгла. Но ее выделения — это тоже ее часть, вы согласны?

— Тут не поспоришь, — кивнул Скип.

— Безусловно, так оно и есть, — согласился Уй.

— И в вас тоже есть частичка того самого дерьма, верно?

Скип обиделся. Уй поморщился, но подтвердил:

— Не столь прямолинейно, хотя… в общих чертах… пожалуй.

— Значит, в вас тоже есть частичка той сикараськи, которая вас исторгла, — закончил Лой-Быканах.

Не сказать, что Диболомы удивились, хотя им, похоже, эта мысль в голову не приходила. Ну, еще бы, ведь они всего лишь архитекторы.

— Допустим, — процедил Дуй и встал к кульману. — Предположим, что ваши постулаты о вечности и несотворимости сикарасек вытекают из примера с выделениями, что еще не факт. Но насчет неуничтожимости — это уже перебор явный. Если вас с потрохами схарчить, — философ вздрогнул, — не думаю, что вы продолжите это утверждать.

— Это довольно просто, — Лой-Быканах на всякий случай отсел подальше от Скипа. — Дело в том, что сикараська, исторгнувшая из себя экскременты, то есть часть себя, перед этим ела.

Уй нахмурился, пытаясь уловить мысль философа.

— Вы хотите сказать…

— Вот именно, — философ улыбался, чувствуя, что теперь-то опору из под него не выбьют. — В вас частичка той сикараськи, которую съели.

Ваз-Газижока совершенно обалдел, слушая эту галиматью:

— Но ведь это же полная чепуха! Нет уже ни той сикараськи, которую съели, ни той, которая… это… ну, исторгла, так сказать… этих хамов.

— Есть! — торжественно объявил Лой-Быканах. — И обе они в Диболомах. Посмотрите внимательно на их конечности! Видите? Что у них на кончиках пальцев?

Голова с завистью посмотрела на конечности Диболомов.

— Копыта.

— Вот именно!

С этими словами философ, подбиравшийся к голове все ближе, со всего маху опустил на Ваз-Газижоку каменный блок, вместе с которым влетел в окно конторы. Голова с чавканьем исчезла под основанием камня.

— Котлета, — констатировал Скип.

— Лепешка, — уточнил Уй. — Зачем вы это сделали? Он только начал понимать в архитектуре. Учтите, жрать мы это не будем в любом случае, мы принципиально не потребляем в пищу сикарасек.

— Напрасно, это очень вкусно и полезно для окружающей нас Среды, — прокряхтел Лой-Быканах, поднимая блок с расплющенной головы. — А теперь смотрите…

После нескольких мгновений безмолвного наблюдения за кровавыми ошметками, Уй спросил:

— Смотреть на что?

Жить вплотную с Патриархом оказалось совершенно не хлопотно… и совершенно невозможно. Когда рядом с тобой находятся ответы на все, только спрашивать успевай, как-то не спится и не думается.

Ну, добро б Гын-Рытркын тут один торчал, но ведь под боком Дын с Бздыном, которые, нажравшись грибов — тут, оказывается, и грибы растут — возьмут и попрутся к Патриарху, и все из первых уст разузнают. И дело даже не в том, что обидно будет… хотя и обидно тоже… просто окажется, что неправильно все до сих пор думали про Среду, а он, Гын, сам этого понять не смог.

Не то, чтобы мудрец подвергал сомнению распространенную версию возникновения и устройства Среды Обитания, которую излагали философы. Просто кое-что его настораживало.

Например, Предвечный Тай-Мярген. Якобы он ползет через Небытие, пожирая его, и оставляет след, и след этот — Бытие. Даже если и так, то откуда взялся Предвечный? Непонятно. А еще философия утверждает, что из Бытия сами собой появились Патриархи, и уж они-то, лепя куличики из Бытия же, получили Среду Обитания, и стали в ней жить. Сами появились? И почему «лепили», а не «раскатывали»? — Среда ведь плоская!

Сплошные вопросы. А рядом — сплошные ответы. Но гордость спрашивать не позволяет…

— Эй, вы куда? — Гын вскочил с валуна, на котором сидел, защищая подступы к Патриарху.

— Мы-то? — Дын и Бздын стали разглядывать камни на берегу. — Да так, гуляем.

— Гуляйте-ка в другую сторону, — распорядился мудрец.

— А почему? — возмутился Бздын. — Ты здесь сидишь, а нам нельзя? Мы ничем не хуже! А ну, пусти!

— Знаю я, зачем идете. Знаний на халяву хотите!

— А хоть бы и знаний, тебе-то что! — не унимался Бздын.

— И правда, — забормотал добродушный Дын, — Гын, может, вместе пойдем? Ну ведь интересно же, что ты в самом деле?

Искушение. Мало того, что Гын-Рытркын сам себя искушал, так еще и эти Рытркыны за него взялись.

— Не пущу! — возопил он. — Сам не пойду, и вас не пущу!

— Ну почему? — огорчился Дын.

— Да жлобяра потому что, — психанул Бздын. — Тут ему, понимаешь, все дадено, слушай и вникай, а он ерепенится — сам да сам! Пойми ты, мудрец недоделанный — время дорого! Сегодня эту возможность упустим — завтра поздно будет, сам себе не простишь. Вот уйдет Патриарх — и сам ничего не узнаешь, и другим рассказать не сможешь. Это какая возможность всем философам нос утереть! Ой, чего дерешься-то!

Гын вновь поднял посох, которым только что огрел Бздына.

— Мимо меня никто не пройдет!

Но тут Дын поступил уж очень подло. Он закричал: «Бздын, беги!» — и бросился на Гына, пытаясь выхватить у него палку. Как более опытный, Рытркын-оригинал извернулся, и так треснул Дыну по башке, что у того даже мозги через уши вылетели, и поверженный мудрец пал ниц. Видя, как Рытркын, грозный, убивает своего Дына, оставшийся в живых Бздын побежал к Патриарху, вопя о помощи, но посох, метко брошенный Гыном, пробил бегущему затылок и вышел из горла через клюв. Бздын тоже упал, как подкошенный, дернулся пару раз — и замер.

Гын, в ужасе взирая на дело рук своих, встал на колени перед телом Дына и начал исступленно грызть ногти. Потом встал, выдернул посох из головы Бздына и побрел к задумчивому Патриарху.

Море шумело у ног, мокрые камни мешали идти, мудрец, спотыкаясь и падая, разбил в щепы палку, и стер ноги в кровь.

Гын-Рытркын понимал, что когда он вернется — все будет иначе, и ничего непоправимого не случилось, но легче ему от этого не становилось.